Как-то едва живой от старости верблюд пришёл на водопой. Он был так слаб, что над ним кружила стая ворон, ожидавшая, что он вот-вот помрёт. На его костях оставалось так мало мяса и жира, что он смело пасся в степи, не боясь волков, уверенный, что они на него не польстятся.

Однажды он на том водопое повстречал лису, которая обратилась к нему со следующими словами:

— О гордость и краса пустынных троп! Все знают, что ты отрёкся от всех земных благ и довольствуешься одними колючками, и недаром тебя в Византии и в Аравии зовут кораблём пустыни. Почему же ты ходишь такой больной и тощий с облезлой и израненной спиной? Ведь я знаю, что ты не обидишь и муравья, кто же мог тебя так обидеть?

— Беда моя в том, — ответил ей верблюд, — что я нахожусь в рабстве у очень жестокого человека, можно сказать, у ненавистного мне изверга! На моих горбах он возит соль из соляных копей, дёргая меня за ноздрю. Когда же я падаю под ношей, которая своей тяжестью могла бы сломать спину слону, он бьёт меня палкой и сыплет на мои раны соль, и как бы я не ревел от боли, никто меня не слышит, ни Бог, ни судьба!

Выслушав его жалобы, лиса сказала:

— Я помогу тебе, верблюд, ибо из любого положения есть выход. Ты ведь знаешь, что между копями и городом протекает река. Как войдёшь в её поток, сразу ложись в воду. Немного полежишь, а тем временем соль в тюках растает, и ты сможешь налегке продолжить свой путь!

Верблюд не знал, как ему благодарить лису.

— Теперь я перехитрю своего погонщика! — сказал он.

И в тот же день верблюд решил осуществить совет лисы, но, когда он остановился перед рекой, собираясь улечься в воду с тяжёлым грузом соли, погонщик разгадал его хитрость и, убрав с его спины тюки с солью, нагрузил его кошмой и шерстью. Ничего не подозревая, верблюд улёгся в воду, и кошма и шерсть сразу напитались водой, вес их увеличился, и груз стал намного тяжелее соли.

Когда верблюд это понял, он принялся проклинать лису:

— Пусть она сдохнет, эта подлая советчица! Пусть сгинет весь её проклятый род! Только бы мне дотащить до города эту кошму, — стонал верблюд, которому теперь даже его прежняя ноша казалась лёгкой и желанной.